1941–1944 гг. — в качестве агента Специального отдела УВР СССР Надежда Русланова участвует в ряде важнейших военно- разведывательных операций. Награждена орденом отечественной войны 1 степени, медалью «Партизану Отечественной войны» 2 степени.

С мая 1944 года, после ареста ее непосредственного руководителя генерала Белова H.A. (приговорен к расстрелу военным трибуналом за шпионаж и пособничество фашистским захватчикам), Надежда Русланова категорически»..»

— Перечитываешь свой проект?

Я дергаюсь, оборачиваюсь. Эрвин улыбается пластмассовыми клыками. Он держит в руках поднос. Как давно он уже стоит у меня за спиной на балконе? В любом случае, он не мог не заметить, что в руках у меня — вовсе не описание проекта для университета в Берлине. Даже если он совсем не вглядывался в текст протокола, кириллицу от латиницы он отличит.

Я не отвечаю ему, чтобы не врать лишний раз.

Он понимает, что я понимаю, что он понимает.

Он прячет клыки и старательно смотрит в сторону, на глиняные кадки с цветами, помидорами, базиликом и анашой, пока я убираю бумаги с пластикового столика в свой рюкзак.

— Такие проекты лучше не перечитывать в людных местах. — Эрвин переставляет с подноса на столик граненый стакан, на две трети наполненный ядовито-зеленой жидкостью. — Ты ведь знаешь, как это бывает… Вонгемайншафт, здесь кто только не околачивается — могут запросто украсть идею.

Он аккуратно выкладывает на салфетку коктейльную трубочку, коробок спичек, столовый прибор неизвестного назначения — что-то вроде металлической лопаточки с дырками в форме крестов — и несколько кусков сахара.

Стакан ледяной, прокрытый мутной испариной.

— Это что? — Я осторожно нюхаю зеленую жидкость.

— «Зеленая фея», — говорит Эрвин. — Интересный напиток. На любителя — но тебе стоит попробовать.

Зеленая жидкость остро пахнет полынью, анисом и еще чем-то тошнотворно-микстурным, из детства.

— Не хочу.

— А ты считай, что это лекарство. Снотворное для твоего духа…

Эрвин чиркает над жидкостью спичкой — и «зеленая фея» вздымается из стакана синим клином огня.

Он кладет два куска сахара на металлическую лопатку и держит ее над пламенем. Жженый сахар капает через крестообразные дырки в стакан, оседает на дне коричневыми кособокими крестиками. Когда сахар стекает весь, Эрвин протягивает мне трубочку для коктейлей.

— Пить нужно залпом, — говорит он. — В три больших глотка.

Я смотрю на «зеленую фею». На коричневые крестики сахара и на синий огонь.

— Ты хочешь, чтобы я это пила?

— А ты хочешь, чтобы тебе не было больно? Хочешь освободиться хотя бы раз, ненадолго?

— …Шайсэ! — Кто-то грубо пинает стеклянную дверь. К нам на балкон вместе с музыкой, дымом и запахом марихуаны вваливается Мадина.

У нее злое лицо. Пудра осыпалась на черное с блестками платье. Два темно-красных пятнышка, следы «укуса», нарисованные на ее шее, размазались и стали похожи на раздавленного комара. Она облизывает перепачканные красной помадой клыки чуть белесым, проколотым в двух местах языком.

— Что это вы тут сидите, а, голубки? — Она говорит так сварливо подвизгивая, что ее безупречный немецкий кажется вдруг языком тюркской группы. — Не по правилам. У нас тематическая вечеринка! Дракула-party. А у нее даже костюма нет! — Длинный разрисованный ноготь свирепо тычет в меня. — Пусть пойдет и наденет клыки или маску, я всем раздавала!

Эрвин кротко и законопослушно обнажает в улыбке клыки.

— Ну не злись, не злись, детка, — обнимает он ее за плечи, ненавязчиво оттирая обратно в комнату.

— Все должны быть в костюмах, — упрямо повторяет Мадина, — и отыгрывать эти… ролевые модели…

— Мы отыгрываем, отыгрываем, — ласково шепчет ей Эрвин. — Пересмотри «Дракулу Брэма Стокера». Я как раз приготовил даме абсент… А клыки появляются ведь не сразу.

— Вайнона Райдер хренова! — Мадина смотрит на меня маслянистыми ненавидящими оливками. — Амна койим.

Она шумно выходит. Мы остаемся одни.

Он задувает пламя и говорит:

— Пей.

Он говорит:

— Не бойся. Это действительно всего лишь абсент.

Он говорит:

— Трубочку опусти на самое дно…

Первый глоток обжигает холодом горло. Горький и ледяной, какой же он ледяной, не могу вздохнуть… Второй глоток точно сдирает мерзлую кожу. Уносит ее внутрь меня терпкой теплой волной… По-настоящему обжигает третий глоток. Невыносимо горячий. И сладкий. Приторно сладкий…

— …А знаешь, ты и правда немного похожа на Вайнону Райдер…

«…C мая 1944 года, после ареста ее непосредственного руководителя генерала Белова H.A. (приговорен к расстрелу военным трибуналом за шпионаж и пособничество фашистским захватчикам), Надежда Русланова категорически отказывается продолжать сотрудничество со Специальным отделом.

14 сентября 1946 года — Надежда Русланова выступает на Нюрнбергском процессе в качестве свидетеля. Из доклада присутствовавшего на слушании представителя СССР, генерального прокурора Руденко P.A.: «…показания Руслановой Н.О. являлись отвратительным лжесвидетельством, порочащим честь и достоинство советской армии и перечеркивающим все совершенные Руслановой подвиги — если таковые когда-либо действительно имели место. Слова, сказанные ею на процессе, можно интерпретировать лишь одним способом: пособничество фашистским захватчикам и попытка обелить их в глазах мировой общественности. Прискорбно и горько сознавать, что предвзятое отношение Запада к Советскому Союзу, стране-победителю и стране- освободителю, заставило судей всерьез прислушаться к ее словам, демонстративно проигнорировать показания других свидетелей и освободить от ответственности виновных в тяжких преступлениях против человечности…».

Мнение товарища Руденко Р. А. было принято к сведению сотрудниками Спецотдела, однако они не сочли нужным прибегать к каким бы то ни было карательным мерам в адрес Руслановой Н.О. или подвергать сомнению ее военные заслуги.

С 1946 г. и по настоящее время Русланова Н.О. проживает в Нюрнберге в рамках Программы Содействия жертвам фашизма. Замужем. Детей не имеет.

Апрель 1990 г. — с Надеждой Руслановой проводит беседу специально командированный в Нюрнберг представитель Специального отдела Харитонов С.Д.В ходе беседы Русланова Н.О. производит на него крайне неблагоприятное впечатление: «настроена враждебно, к сотрудничеству не готова…».

6

…Я в невесомости. Я ничего не вижу, не слышу, не обоняю. Я исчезаю, я не чувствую своего тела. Она исчезает, она не чувствует своего тела.

— О чем ты поешь?

— Я пою о войне, Амиго.

— О чем ты танцуешь?

— Я танцую о гневе убитых.

Он больше ее не спрашивает. Он молчит в своем черном мире. На этот раз в его мире совсем нет света. Нет запаха рыбы, запаха моря и ветра; на этот раз его мир пахнет травой и цветами. Полынью и фенхелем, ромашкой и зверобоем, анисом и мятой, подорожником и влажной землей.

— Хочу уходить, — говорит, наконец, Амиго. Его черный мир пульсирует красно-бурым. — Мне не нравится твоя песня. И твой танец. И этот запах полыни. И тот, кто рядом с тобой. Так что я хочу уходить. Хочу попрощаться. Ты так и не принесла красный мяч.

Шершавый клюв афалины касается ее лба — и черный мир исчезает. Остаются лишь красные сполохи. Она остается одна, она танцует в красных сполохах света…

…Heirate mich! Хайль! Хайль! Хайль! Heirate mich!..

…А я, оказывается, танцую босиком на деревянном полу, в красном свете бумажной икеевской лампы, или даже не танцую, нет, извиваюсь, без всякого ритма, из колонок несется «Heirate mich!», а я прыгаю, лягая ногами воздух, я дергаю руками и головой, и капли пота летят с волос во все стороны. Никто не танцует рядом со мной: все эти упыри, окровавленные клыкастые твари, и среди них Эрвин, нет, даже два Эрвина, — они все боятся меня, они жмутся к стенам, они смотрят на меня, смотрят, как я прыгаю и пою, перекрикивая Rammstein, пою какую-то невыносимую песню на языке, которого нет, и хрипло смеюсь, и чувствую смятенье, и радость, и усталость, и ярость, и чью-то чужую тоску, как будто это не я, а кто-то во мне смеется, и дергается, и поет, и мечется, и тоскует, скулит все тише и тише, и пьяно бормочет слова, борясь с неподвижностью, борясь с подступающим сном, но все же сдается. И падает. И засыпает.